Нета смотрела на актера с восхищением и жалостью; розовые тонкие губы улыбались растроганно; белокурые локоны трепетали над нащипанными украдкой щеками.
Логин сказал Андозерскому:
— Кажется, Неточка находит Пожарского пленительным.
— Ну, это дудки! — самоуверенно отвечал Андозерский.
— Однако взгляни, как они мило беседуют.
— А вот я его спугну.
Андозерский подошел к Пожарскому, бесцеремонно хлопнул его по плечу и сказал:
— Ну что тут лясы точить пойдем, брат, выпьем.
Пожарский быстро глянул на Нету и повел плечом. Его быстрая усмешка и торжествующий взгляд сказали ей:
"Вот видите, я прав!"
Нета вспыхнула и посмотрела на Андозерского гневно засверкавшими глазами. Пожарский встал, принял вид из «Ревизора» и сказал беззаботно, как Хлестаков:
— Пойдем, душа моя, выпьем.
Потом он галантно раскланялся с Нетою и пошел за Андозерским. Нета провожала их опечаленными глазами. Белый веер дрожал и судорожно двигался в ее маленьких руках.
— Пока справки, пока что, — толковал исправник Логину, — меньше года не пройдет.
— Неутешительно, — сказал Логин. — Кто из нас, людей служащих, наверное знает, где он будет через год.
— Что делать, атандеву немножко. Нельзя тяпляп да и клетка. Мье тар ке жаме, говорят французы.
— Что, брат, все о своем обществе толкуешь? — спросил хихикая подошедший Баглаев. — Власть предержащую в свою ересь прельщаешь?
— Да вот беседуем о дальнейшем течении этого дела, — ответил за Логина исправник.
— Брось, брат, всю эту канитель: ничего не выйдет. Пойдем-ка лучше хватим бодряги за здоровье отца-исправника.
— Хватить-хватим, только отчего ж ничего не выйдет?
— А вот, я тебе скажу, я тебе в один миг секрет открою. Ну, держи рюмку, — говорил Баглаев, когда они вошли в столовую и протолкались к столику с водкою. — Вот я тебе сначала рябиновой налью, — против холеры лучше не надо, — а потом скажи: кто я таков, а?
— Шут гороховый, — с досадою сказал Логин и выпил рюмку водки.
— Ну, это ты напрасно так при благородных свидетелях. Нет, пусть лучше исправник скажет, кто я.
— Ты, Юшка — городская голова, енондершиш; шеф де ля виль, как говорят французы.
— Нет, не так, а прево де маршан, — поправил казначей, ткнул Юшку кулаком в живот и захохотал с визгом и криком.
— Ну ты, — огрызнулся Юшка, — полегче толкайся, я человек сырой, долго ли до греха. Ну так вот, брат, я — здешняя голова, излюбленный, значит, человек, мозговка всего города, — мне ли не знать нашего общества! Мы, брат, люди солидные, старые воробьи, нас на мякине не проведешь, мы за твоей фанаберией не пойдем, у нас никогда этого не бывало. Вот если я, к примеру, объявлю, что завтра рожать буду, ко мне, брат, весь город соберется на спектакль, в лоск надрызгаемся, а наутро опять чисты как стеклышки, опять готовы "на подвиг доблестный, друзья". Так, что ли, казначей?
— Верно, Юшка, умная ты голова с мозгами!
— Вот то-то. Ну, братвы, наше дело небольшое: выпьем, да ешшо, — чтоб холера не приставала.
— Все это верно, Юрий Александрович, а ты скажи, зачем ты водки так много пьешь? — спросил Логин.
— Ну, сморозил! Где там много, сущую малость, да и то из одной только любви к искусству: уж очень, братцы, люблю, чтоб около посуды чисто было.
— Нельзя, знаете ли, не пить, — вмешался Оглоблин, суетливый и жирный молодой человек, краснощекий, в золотых очках, — такое— время-руки опускаются, забыться хочется.
Между тем у другого угла столика Андозерский пил с Пожарским.
— Повторим, что ли, — угрюмо сказал Андозерский. Злобно смотрел на розовый галстук актера, повязанный небрежно, сидевший немного вбок на манишке небезукоризненной свежести.
— Повторим, душа моя, куда ни шло, — беспечно откликнулся Пожарский.
Потянулся за бутылкою и запел фальцетом:
Мы живём среди полей
И лесов дремучих,
Но счастливей и вольней
Всех вельмож могучих.
— Что, брат, не собрался ли жениться? — спросил Андозерский.
Покосился на потертые локти актерского сюртука.
— Справедливое наблюдение изволили сделать, сеньор: публика мало поощряет сценические таланты, — для избежания карманной чахотки женитьба-преотличное средство.
— Гм, а где невеста?
— Невесту найдем, почтеннейший: были бы женихи, а невестой Бог всякого накажет, — такая наша жениховская линия.
— Что ж, присмотрели купеческую дочку?
— Зачем непременно купеческую?
— Ну, мещанскую, что ли?
— Зачем же мещанскую? При наших приятных талантах, да при наших усиках мы и настоящую барышню завсегда прельстить можем, — пройдем козырем, сделаем злодейские глазки, — и клюнет.
— Ну, брат, гни дерево по себе, — со злым смешком сказал Андозерский.
Актер сделал лицо приказчика из бытовой комедии:
— Помилуйте, господин, напрасно обижать изволите. И мы не лыком шиты. Чем мы не взяли? И ростом, и дородством, и обращением галантерейным, да и в темя не колочены. Нет уж, сделайте милость, дозвольте иметь надежду.
— По чужой дорожке ходишь, чужую травку топчешь, — смотри, как бы шеи не сломать.
Актер сделал глупое лицо из народной пьесы, расставил ноги, тупоумно ухмыльнулся и заговорил:
— Ась? Это, то ись, к чему же? То ись, к примеру, невдомек маненечко. Вот, дяденька, обратился он к Гуторовичу, старику актеру на комические роли, — барин серчает, ни с того ни с сего, ажно испужал. Чем его я огорчил? Ей-ей, невдомек.
Морщинистое, дряхлое лицо Гуторовича сложилось в гримасу, которая должна была изобразить смиренную покорность подвыпившего мужичка, и он залопотал, помахивая головою и руками по-пьяному и показывая черные остатки зубов: